Ezhov interrog 04.18 – 04.20.39.doc

According to Pavliukov, this is the 1st Ezhov confession in his file. QQ 519-520 & n. 481 p. 564. Summarized 520-521.

/ 519 /

«Вопрос: Вы арестованы как изменник партии и враг народа. Следствие располагает достаточными данными, что-

/ 520 /

бы изобличить вас до конца при первой же попытке скрыть свои преступления. Предлагаем вам, не ожидая изобличения, приступить к показаниям о своей черной предательской работе против партии и советской власти.

Ответ: Нелегко такому, как я, пользовавшемуся еще недавно доверием партии, признаваться в предательстве и измену. Но сейчас, когда за свои преступления я держу ответ перед следствием, мне хочется быть исчерпывающе откровенным и правдивым.

Я не тот, за кого принимала меня партия. Прикрываясь личиной партийности, я многие годы обманывал и двурушничал, вел ожесточенную, скрытую борьбу против партии и советского государства».

Summary of other parts of Ezhov’s statement.

«Историю своего «грехопадения» Ежов начал с 1921 г., когда, работая в Татарии, под влиянием анархо-синдикалистских идей якобы примкнул к местной группе «рабочей оппозиции». В последующие годы, в период внутрипартийных дискуссий 20-х гг., он также будто бы расходился в своих политических воззрениях с генеральной линией партии. Однако такое глубокое погружение в исторические дебри следователей не заинтересовало, и Ежову не позволили надолго уклониться от основной темы.»

Quotation:

«Вопрос: К чему этот пространный рассказ о каких-то ваших «политических колебаниях»? Вам, давнишнему агенту иностранных разведок, надлежит показывать о своей прямой шпионской работе. Говорите об этом!

Ответ: Хорошо, перехожу непосредственно к моменту завязывания моих шпионских связей».

Summary continues:

«В шпионскую работу, сообщил Ежов, он был вовлечен своим приятелем Ф.М. Конаром, оказавшимся давним польским агентом. Узнавая от Ежова разные политические новости, он передавал их своим хозяевам в Польшу и однажды рассказал об этом Ежову, предложив начать работать на поляков добровольно. Поскольку Ежов фактически уже стал информатором польской разведки, выдав через Конара много важных партийных и государственных тайн, ему ничего будто бы не оставалось, как согласиться на это предложение.

Частью полученных от Ежова сведений поляки якобы делились со своими союзниками немцами, так что некоторое время спустя со стороны последних также поступило предложение о сотрудничестве.

В роли посредника выступил, по словам Ежова, первый заместитель наркома обороны СССР маршал А.И. Егоров. Летом 1937 г., встретившись с Ежовым, он сообшил, что знает о его связях с поляками, что сам является немецким шпионом, организовавшим по заданию немецких властей группу заговорщиков в Красной Армии, и что им получено указание установить тесный рабочий контакт между его группой и Ежовым.

Ежов с этим предложением согласился и пообещал оберегать людей Егорова от ареста.»

______________________________

Ezhov interrog 04.23.39 (04.24.39).doc

Quotes are same as beginning and end of Ezhov conf. dated April 24, 1939 in Petrov & Iansen, 365-6 and Pavliukov, 522-523.

Pavliukov says 10 pages in length. P&Ia cite same archive, different location, 4 pages in length.

Pavliukov – no sign this confession was forced, or even asked about this (522).

Petrov & Iansen, 365-6:

«Считаю необходимым довести до сведения следственных органов ряд новых фактов характеризующих мое морально бытовое разложение. Речь идет о моем давнем пороке – педерастии.

Начало этому было положено еще в ранней юности, когда я жил в учении у портного. Примерно лет с 15 до 16 у меня было несколько случаев извращенных половых актов с моими сверстниками учениками той же портновской мастерской. Порок этот возобновился в старой царской армии во фронтовой обстановке. Помимо одной случайной связи с одним из солдат нашей роты у меня была связь с неким Филатовым, моим приятелем по Ленинграду с которым мы служили в одном полку. Связь было взаимноактивная, то есть «женщиной» было то одна, то другая сторона. Впоследствии Филатов был убит на фронте.

В 1919 г. я был назначен комиссаром 2 базы радиотелеграфных формирований. Секретарем у меня был некий Антошин. Знаю, что в

/ 366 /

1937 г. он был еще в Москве и работал где-то в качестве начальника радиостанции. Сам он инженер-радиотехник. С этим самым Антошиным у меня в 1919 г. было педерастическая связь взаимноактивная.

В 1924 г. я работал в Семипалатинске. Вместе со мной туда поехал мой давний приятель Дементьев. С ним у меня также были в 1924 г. несколько случаев педерастии активной только с моей стороны.

В 1925 г. в городе Оренбурге я установил педерастическую связь с неким Боярским, тогда председателем Казахского облпрофсовета. Сейчас он, насколько я знаю, работает директором художественного театра в Москве. Связь была взаимноактивная.

Тогда он и я только приехали в Оренбург, жили в одной гостинице. Связь было короткой, до приезда его жены, которая вскоре приехала.

В том же 1925 г. состоялся перевод столицы Казахстана из Оренбурга в Кзыл-Орду, куда на работу выехал и я. Вскоре туда приехал секретарем крайкома Голощекин Ф.И. (сейчас работает Главарбитром). Приехал он холостяком, без жены, я тоже жил на холостяцком положении. До своего отъезда в Москву (около 2-х месяцев) я факитчески переселился к нему на кваритру и там часто ночевал. С ним у меня также вскоре установилась педерастическая связь, которая периодически продолжалась до моего отъезда. Связь с ним была, как и предыдущие взаимноактивная.

В 1938 г. были два случая педерастической связи с Дементьевым, с которым я эту связь имел, как говорил выше, еще в 1924 г. Связь была в Москве осенью 1938 г. у меня на квартире уже после снятия меня с поста Наркомвнудела. Дементьев жил у меня тогда около двух месяцев.

Несколько позже, тоже в 1938 г. были два случая педерастии между мной и Константиновым. С Константиновым я знаком с 1918 г. по армии. Работал он со мной до 1921 г. После 1921 г. мы почти не встречались. В 1938 г. он по моему приглашению стал часто бывать у меня на квартире и два или три раза был на даче. Приходил два раза с женой, остальные посещения были без жен. Оставался часто у меня ночевать. Как я сказал выше, тогда же у меня с ним были два случая педерастии. Связь было взаимноактивная. Следует еще сказать, что в одно из его посещений моей квартиры вместе с женой я и с ней имел половые сношения.

Все это сопровождалось как правило пьянкой.

Даю эти сведения следственным органам как дополнительный штрих характеризующий мое морально-бытовое разложение.

24 апреля 1939 г. Н. Ежов.

_______________________________

Ezhov’s April 26 1939 confession belongs here

_______________________________

Ezhov interrog 04.30.39.doc

Ezhov interrog, Pavliukov 525-6 & n. 489 p. 564. Short Q from interrog on 525-6.

Acc. to Pavliukov 526, Ezhov named 66 names of fellow conspirators in this one interrogation.

Summary:

«Завершился первый этап следствия 30 апреля 1939 года. В ходе состоявшегося в тот день допроса Ежов рассказал о технологии вовлечения в антисоветский заговор своих подчиненных – чекистов и об основных направлениях вредительской работы, проводившейся в НКВД. Вредительство это заключалось в массовых необоснованных арестах, фальсификации материалов следствия, подлогах и расправах с неугодными элементами.»

Quotation:

«Все это проводилось в расчете на то, чтобы вызвать известое недовольство среди населения

/ 526 /

в отношении руководства ВКП(б) и советского правительства и таким образом создать наиболее благприятную базу для осуществления наших заговорщицких замыслов».

____________________

Ezhov interrog 05.05.1939.doc

Pavliukov summarizes it 526. No QQ, no note.

Summary:

«... на допросе 5 мая 1939 года Ежов рассказал о работе «заговорщиков» в Наркомате иностранных дел. Здесь как раз начиналась в это время масштабная чистка (после смещения руководителя внешнеполитического ведомства М.М. Литвинова), поэтому тема подрывной деятельности в Наркоминделе было в те дни особенно актуальной.

Ежов сообшил, что целью этой деятельности являлось создание условий дая победы Германии и Японии в грядущей войне с СССР. В частности, предпринимались попытки поссорить главу китайского правительства Чан Кайши с советскими властями, что в конечном итоге должно было облегчить захват Японией советского Дальнего Востока.

В начале мая 1939 года от нескольких арестованных работников НКВД были получены показания о фабрикации по распоряжению Ежова истории с его так называемым ртутным отравлением. Допрошенный на эту тему Ежов подтвердил факт фальсификации и пояснил, что предпринятая акция преследовала цель еще больше поднять его авторитет в глазах руководства страны.»

________________________

Ezhov interrog May 11 1939 by Kobulov.doc

Long quotes in Poliansky 222-226. Acc to Poliansky, this is where Kuz’min’s report of Dec. 12 1938 about Sholokhov and Ezhova is located.

— Не совсем ясно, почему близость этих людей к Ежовой вам казалась подозрительной?

— Близость Ежовой к этим людям была подозрительной в том отношении, что Бабель, например, как мне известно, за последние годы почти ничего не писал, все время вертелся в подозрительной троцкистской среде и, кроме того, был тесно связан с рядом французских писателей, которых отнюдь нельзя отнести к числу сочувствующих Советскому Союзу. Я не говорю уже о том, что Бабель демонстративно не хотел выписывать своей жены, которая многие годы проживает в Париже, а предпочитает ездить к ней. У Ежовой была особая дружба с Бабелем. Я подозреваю, правда, на основании моих личных наблюдений, что дело не обошлось без шпионских связей моей жены с Бабелем.

— На основании каких фактов вы это заявляете?

— Я знаю со слов моей жены, что с Бабелем она знакома примерно с 1925 года. Она всегда уверяла, что никаких интимных связей с Бабелем не имела. Связь ограничивалась ее желанием поддерживать знакомство с талантливым своеобразным писателем. Бабель был по ее приглашению несколько раз у нас на дому, где с ним, разумеется, встречался и я.

Я наблюдал, что во взаимоотношениях с моей женой Бабель проявлял требовательность и грубость. Я видел, что жена его просто побаивается. Я понимал, что дело не в литературном интересе жены, а в чем-то более серьезном. Интимную их связь я исключал по той причине, что вряд ли Бабель стал бы проявлять к моей жене такую грубость, зная о том, какое общественное положение я занимал. На мои вопросы к жене, нет ли у нее с Бабелем такого же рода отношений, как с Кольцовым57, она отмалчивалась либо слабо отрицала. Я всегда предполагал, что этим неопределенным ответом она просто хотела от меня скрыть свою шпионскую связь с Бабелем, по-видимому, из-за нежелания посвятить меня в многочисленные каналы этого рода связи…

— То, что вы сказали о Бабеле, не является достаточным основанием для подозрения его в причастности к английскому шпионажу. Вы не оговариваете Бабеля?

— Я его не оговариваю. Ежова мне твердо никогда не говорила о том, что связана с Бабелем по работе в пользу английской разведки. В данном случае я только высказываю такое предположение, основанное на наблюдении характера взаимоотношений моей жены с писателем Бабелем.

— Как вы вообще относитесь к, скажем так, дружбе Ежовой с деятелями культуры?

— Вся эта специфическая среда людей, которые очень тонкими нитями были связаны с интересами советского народа, не могла не вызвать у меня подозрений.

— А что вы можете сказать о ее связях с писателем Шолоховым?

— Я припоминаю, как, кажется, прошлой весной, жена говорила мне, что познакомилась с Шолоховым, который приезжал в Москву и заходил в журнал «СССР на стройке». В этом не был ничего удивительного, Ежова стремилась к знакомству с писателями и никогда не упускала такой возможности. Об этом мне было хорошо известно.

— Хорошо. А что вы сделали, когда вам стало известно об интимной связи Ежовой с Шолоховым?

— Мне о такой их связи ничего не было известно, я слышу об этом в первый раз.

— Не надо врать, Ежов. В июне и в августе прошлого года по вашему указанию Алехин распорядился проводить контроль по литеру «Н» за номером гостиницы «Националь», где останавливался Шолохов.

— Я не давал такого распоряжения. Ежова могла попасть под литер «Н» только случайно.

— Но вы же знали о том, что задокументирована интимная близость Шолохова с вашей женой. Вот, ознакомьтесь.

[Here reads Kuz’min report of Dec. 12 1938, acc. to Poliansky 224-5]

— Вы признаетесь, что через несколько дней после этого, получив расшифровку, принесли домой, показали жене документ, а потом судили ее за измену?

— Такого случая не было. Расшифровку интимной связи Ежовой с Шолоховым мне никто не давал, и вообще я никогда не показывал жене служебных документов и не раскрывал ей их содержания.

— Вы, конечно, можете это отрицать, Ежов. Но есть показания Гликиной, близкой подруги Ежовой и немецкой шпионки, которая арестована и находится под следствием. Гликина показывает, что избитая вами Ежова пожаловалась ей и рассказала обо всем. Поэтому запомните, что вранье вам не на пользу!

_____________________

Ezhov interrog 05.17.39.doc

Interrogation re: murder of Slutsky, organized by Ezhov. Pavliukov 527. No QQ, no note. See Pavliukov 531-2 on Frinovsky’s testimony at Ezhov’s trial on February 3, 1940, where Frinovsky discussed Slutsky’s murder.

Summary:

«Допрос 17 мая 1939 г. был посвящен обстоятельствам смерти бывшего начальника Иностранного отдела ГУГБ НКВД М.М. Слуцкого. Ежов сообщил, что убийство Слуцкого было организовано по его указанию, и сделано это было из опасения, что Слуцкий, арест которого становился неизбежным, может на допросе выдать известные ему факты преступной деятельности заговорщиков.»

_______________________

Ezhov interrog 06.16.39 by Rodos, selections – Poliansky 230-233.doc

— Вы подтверждаете показания Косиора о совместной работе на польскую разведку? Где, когда и какие секретные сведения вы передавали Косиору, кого еще завербовали для этого?

…

— Может быть, вы и Радека с Пятаковым плохо знали и не получали от них инструкций Троцкого?

— Ни от кого и никогда я инструкций Троцкого не получал. Радека знал очень плохо, встречал его на квартире у Пятакова несколько раз, но это было лет десять назад!

— Вы дружили с Пятаковым?

— Никогда. Нас познакомил Марясин, председатель Госбанка. Собирались для выпивки когда у него, когда у Пятакова. А потом я навсегда поссорился с Пятаковым.

— Вот как. Когда же это было?

— В тридцатом или в тридцать первом, сейчас не помню.

— И что же вы с ним не поделили?

— Пятаков, выпивши, часто хулиганил, издевался над присутствующими. Как-то раз я сидел рядом с ним за столом. Пятаков незаметно уколол меня булавкой и сделал вид, что это не он. Прошло какое-то время, и он еще раз меня уколол, уже сильнее. Я не сдержался, ударил Пятакова по лицу, рассек ему губу. В этот вечер я ушел обиженный на него и так никогда с ним и не помирился и дел никаких не имел.

. . .

— Хорошо врешь, сука. Только я не Пятаков, булавкой колоть не буду, но правду говорить заставлю.

. . .

— Я все расскажу, не бейте меня. Моя вина перед партией и народом столь велика, что оправдываться мне нет смысла.

— Умойтесь, возьмите полотенце, — садясь за стол, сказал Родос, обращаясь к Ежову уже на «вы».

«Больше бить не будет, — подумал Ежов. — Надо на все соглашаться, меня уже ничто не спасет».

_________________________

Ezhov interrog June 19 1939.doc

No QQ. Re: nephews Viktor and Anatolii, and Mikhail Blinov, husband of his niece.

Pavliukov 528; 537.

Pavliukov 528:

«В частности, в ходе допроса 19 июня 1939 г. Ежов рассказал о беседах контрреволюционного содержания, которые он будто бы вел с племянниками Виктором и Анатолием, а также с мужем своей племянницы Михаилом Блиновым. Они якобы полностью соглашались с его антисоветскими взглядами, а Виктор разделял, по словам Ежова, даже и его террористические намерения, хотя никаких поручений такого рода он ему не давал.»

Pavliukov 537:

«Как уже упоминалось ранее, в ходе допроса 19 июня 1939 года из Ежова были выбиты показания, согласно которым Анатолий и Виктор разделяли его антисоветские взгляды и даже сочувствовали его террористическим настроениям. После этого за племянников взялись всерьез. Первым удалось сломить Анатолия. Он не только «признался» в том, что знал о террористических намерениях Ежова, но и сообщил, что готов был вместе с братом Виктором оказывать всяческое содействие в осуществлении этих преступных замыслов.»

NO evidence that Ezhov beaten or tortured to get these confessions – only “supposed” by Pavliukov, 527 bot.:

«Что же касается показаний персонального характера, то для получения некоторых из них следствию, вероятно, пришлось возобновить практику допросов с пристрастием, иначе трудно понять, как, например, удалось добиться от Ежова признаний, компрометирующих его ближай / ших родственников.»

_______________________

Ezhov interrog 06.21.39 by Rodos, fm Poliansky 235-238.doc

- summ’d by Pavliukov 527 bot.

— Если вы намерены снова врать и издеваться над следствием, то не будем тратить время. Я лучше отправлю вас на недельку в карцер, подумать.

Ежов уже продумал начало своего диалога со следователем и быстро стал говорить:

— Признаюсь, что по шпионской работе в пользу Германии я был связан с Жуковским с 1932 года. То, что это обстоятельство я пытался скрыть от следствия, объясняется только моим малодушием, которое я проявил в начале следствия, попытался приуменьшить свою личную вину, и так как шпионская связь с Жуковским вскрыла мою более раннюю связь с германской разведкой, мне на первом допросе трудно было говорить.

Родос с некоторым облегчением вздохнул и, окинув Ежова холодным презрительным взглядом, сквозь зубы процедил:

— Когда вы стали германским шпионом?

— Я завербован в 1930 году. В Германии, в городе Кенигсберге.

— Как вы туда попали?

— Меня посылали в Германию от Наркомзема. За мною в Германии ухаживали, оказывали всяческое внимание. Наиболее предупредительным вниманием я пользовался у видного чиновника министерства хозяйства Германии Артнау. Будучи приглашен в его имение близ Кенигсберга, проводил время довольно весело, изрядно нагружаясь спиртными напитками. В Кенигсберге Артнау часто платил за меня деньги в ресторанах. Я против этого не протестовал. Все эти обстоятельства уже тогда меня сблизили с Артнау и я часто не стесняясь выбалтывал ему всякого рода секреты о положении в Советском Союзе. Иногда, подвыпивши, бывал еще более откровенным с Артнау и давал ему понять, что я лично не во всем согласен с линией партии и существующим партийным руководством. Дело дошло до того, что в одном из разговоров я прямо обещал Артнау обсудить ряд вопросов в правительстве СССР по закупке скота и сельскохозяйственных машин, в решении которых была крайне заинтересована Германия и Артнау.

— А как немецкая разведка завербовала Жуковского? Вербовка осуществлялась через вас?

— Шпионскую связь с Жуковским я установил в 1932 году при следующих обстоятельствах: Жуковский тогда работал в качестве заместителя торгпреда СССР в Германии. Я в то время был заведующим Распредотдела ЦК ВКП(б). Как-то, находясь в Москве, Жуковский обратился ко мне с просьбой принять его для переговоров. До этого я с Жуковским знаком не был и впервые увидел его у себя в кабинете в ЦК. Меня удивило, что Жуковский начал мне докладывать о положении в берлинском торгпредстве СССР по вопросам, к которым я никакого отношения не имел. Я понял, что основная причина посещения меня Жуковским, очевидно, заключается не в том, чтобы посвятить меня в состояние дел советского торгпредства в Берлине, а в чем-то другом, о чем он предпочитает пока молчать и ожидает моей инициативы. Незадолго до приезда Жуковского в Москву в бюро загранячеек, которое тогда входило в состав Распредотдела ЦК ВКП(б) и было подчинено мне, поступили материалы, характеризующие Жуковского крайне отрицательно. Из этих материалов было видно, что Жуковский провел ряд торговых операций, которые были убыточными для Наркомвнешторга. Из этих материалов было также видно, что Жуковский в Берлине путался с троцкистами и выступал в их защиту даже на официальных партийных собраниях советской колонии. На этом основании партийная организация советской колонии настаивала на отзыве Жуковского из Берлина. Зная, что эти материалы должны поступить ко мне, Жуковский, видимо, и ожидал, что я первый начну с ним разговор по поводу его дальнейшей работы за границей. После того как Жуковский закончил свою информацию, я напомнил ему о промахах в его работе. Жуковский дал мне свои объяснения и в конце беседы спросил мое мнение о том, может ли он продолжать свою работу в советском торгпредстве или будет отозван в Москву. Я от ответа уклонился, обещал ему разобраться в материалах и результаты сообщить. В то же время у меня возникло решение передать все компрометирующие Жуковского материалы в Берлин, чтобы их мог использовать Артнау и завербовать Жуковского для сотрудничества с германской разведкой. Я считал Жуковского своим человеком, и любое мое поручение по линии немецкой разведки он беспрекословно выполнял. Жуковский имел необходимые условия свободного доступа ко всем материалам КПК, и он ими пользовался, когда германская разведка требовала от него материалы по тому или иному вопросу. В НКВД я ему создал такие условия, что он для шпионских целей мог пользоваться информацией через секретариат НКВД по любым вопросам62.

62 Старший майор ГБ Жуковский Семён Борисович расстрелян 24 января 1940 г. Реабилитирован. [Poliansky p.393]

_________________________

Ezhov conf. 06.25.39 Rodos re poisons.doc

- fm perpetrator2004 Yezhov1.doc; Soima; Poliansky 241-245.

ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА Н.И. ЕЖОВА СЛЕДОВАТЕЛЕМ РОДОСОМ 25 ИЮНЯ 1939 ГОДА:

— Как вы использовали эту лабораторию НКВД в своих шпионско-заговорщических целях? — спросил Родос, поглядывая на сидевшего рядом Кобулова.

«…ОТВЕТ: Я знал, что такая лаборатория существует и Ягода использовал ее в своих террористических целях. Но когда я пришел в НКВД, Фриновский объяснил мне, что без средств этой лаборатории нам не обойтись, и она нужна нашей разведке и ИНО за рубежом. Но я ничего не знал о том, чем они занимаются. Про все эти опыты, о которых говорил Жуковский, даже не слышал, наверное, Фриновский им все это разрешал. Правда, один раз, когда — не помню, Фриновский сказал мне, что в лаборатории у Алехина есть средство, принятие которого вызывает смерть у человека, как от сердечного приступа. Такое средство необходимо, когда нужно уничтожать врагов за границей. Но его надо испытать, не даст ли оно последствий на организм, которые можно определить при экспертизе и вскрытии. Фриновский сказал, что у них есть врач, которому для этого нужно исследование трупа умершего от этого средства человека. Тут же он предложил, что это средство можно дать тем, кто приговорен к расстрелу. Врачу нужно было провести опыты на трех-четырех людях. Какая разница, от чего они умрут, яд даже легче, чем пуля в затылок. Поэтому я согласился, но больше ничего про эту лабораторию и про то, что там изготовляли, не слышал.

ВОПРОС: Опять отвечаете не по существу. Назовите людей, которых вы ликвидировали в своих шпионско-диверсионных целях, используя полученные из лаборатории яды.

ОТВЕТ: Я не имею никакого представления об этих ядах, никогда их не видел.

КОБУЛОВ: — Ежов опять врет, думает, что кто-то ему поверит. Мы ему напомним, что он дал указание отравить Слуцкого. Об этом свидетельствовали и Фриновский, и Алехин.

— Вы слышали, о чем вас спросили? Как вы организовали отравление Слуцкого? — спросил Родос.

— Против Слуцкого активно выступал Фриновский. Он говорил, что это человек Ягоды и верить ему ни в коем случае нельзя.

— А вот Фриновский не совсем так, как вы, рассматривает Слуцкого, — вдруг сказал Кобулов. — Слуцкий возглавлял ИНО и мог располагать информацией из-за границы о ваших шпионских связях. Вы этого боялись и отравили Слуцкого, посадив на его место вашего агента Шпигельгласа. Но концы в воду вы не спрятали. Шпигельглас все разведал, раскрыл всю вашу шпионскую банду. С вашими агентами в ИНО и за границей надо разобраться самым тщательным образом.

— Расскажите подробно, как вы организовали убийство путем отравления вашей жены Ежовой Евгении Соломоновны.

— Такого отравления я не организовывал. Она умерла от снотворного, выпила большую дозу.

— А вот ваш шофер показал на следствии, что за день до смерти Ежовой вы просили его привезти ей в больницу шоколадные конфеты и фрукты. Вы отравили эти продукты, кто вам дал яд? Жуковский, Алехин?

— Моя жена умерла 21 ноября, к тому времени они оба были арестованы. А потом, я не помню, чтобы посылал к ней шофера с передачей.

КОБУЛОВ: — Не валяй дурака, Ежов, мы тебе не мальчики и не поверим, чтобы такой отпетый бандит и шпион, как ты, не хранил яда и не знал, как им пользоваться.

— Я не помню точной даты, когда в последний раз видел жену в больницу. Скорее всего, это было числа семнадцатого или восемнадцатого. Она сказала мне, что не хочет жить, знает, что ее все равно скоро арестуют, чувствует за собой тяжкие преступления. Она просила, чтобы я в следующий раз принес ей какой-нибудь яд…

— Вас устраивало самоубийство жены?

— Да. Она много знала о моей подрывной деятельности, о моих сообщниках и преступных замыслах. Но я решил не давать ей яд. Специального у меня не было. Обыкновенный конечно же я мог достать, но такое отравление могло бы навести на меня подозрения в том, что ее умертвил я сам или же через сообщников, или просто дал ей яд для самоубийства. Я знал, что смерть может вызвать большая доза снотворного. Сказал ей, что яда у меня нет, а снотворного очень много. Она все поняла.

Двадцатого числа я взял коробку с шоколадными конфетами и вложил туда пачку люминала. Потом положил коробку в сумку с виноградом и яблоками и велел шоферу отвезти все это в больницу. Конечно же я совершил тяжкое преступление, но она сама просила меня об этом. Она хотела уйти из жизни.

[Soima only - (Ранее Родоса утверждал, что с помощью яда Ежов умертвил свою жену. — В. С.)]

__________________________

Ezhov interrog 06.29.39 by Rodos re Kedrov’s rpt.doc

- fm Poliansky 250-252

— Расскажите о ваших шпионских связях с агентом немецкой разведки Мнацакановым, —

— У меня таких связей с ним никогда не было.

— А если подумать как следует. Когда вы с ним познакомились?

— Это было, кажется, в тридцать пятом. Я ездил в Вену лечиться вместе с женой. Тогда я уже был секретарем ЦК и Слуцкий имел указание обеспечивать наше пребывание за границей. Он, так сказать, прикрепил ко мне этого Мнацаканова, который был консулом или вице-консулом, имел машину и возил нас по городу.

— Да-а. И так хорошо возил, что, став наркомом, вы сразу же перетащили этого подлеца на руководящую должность в ИНО, зная, что он немецкий шпион, жена его связана с польской разведкой, а брат — матерый троцкистский провокатор!

— Ничего этого я не знал. Просто Слуцкий работал с ним в Вене, был о нем высокого мнения и решил взять его в аппарат ИНО. Я поддержал Слуцкого, и не потому, что немного знал Мнацаканова. Делами ИНО я занимался мало и в кадровых вопросах полностью полагался на Слуцкого.

— Выходит, что Слуцкий виноват. Подвел к вам немецкого агента, а вы о нем ничего и не знали. Так, что ли, получается?

— Я не хочу ни в чем обвинять Слуцкого. Он ко мне Мнацаканова не подводил. Я этого Мнацаканова в НКВД, по-моему, и не видел ни разу. В ИНО я тогда только со Слуцким по работе встречался, иногда со Шпигельгласом, да с Борисом Берманом.

— Почему же тогда Мнацаканов вам звонил и просил за него заступиться, когда его разоблачили и стали исключать из партии?

— Он никак не мог мне звонить. У меня была прямая связь только с начальниками отделов и заместителями. Кто из них подпустит к такому телефону Мнацаканова, тем более что его хотели исключить из партии. Это невозможно.

— Я напомню вам. Он тогда звонил из кабинета Кедрова.

— О Кедрове я знаю, что это был простой работник в ИНО. С его телефона ко мне тоже нельзя было дозвониться.

Сегодня у Родоса это был уже третий допрос, и он сильно устал. Взглянул на часы — около двенадцати. Потом посмотрел на сидевшего перед ним жалкого и испуганного Ежова и понял, что сейчас вытягивать из него показания уже нет смысла. Надо заканчивать с этим делом, вызывать дежурную машину и ехать домой.

…

— Все, с враньем мы закончили. У тебя есть два дня, чтобы хорошенько подумать о шпионской работе с Мнацакановым, вспомнить все подробности. И особенно как ты предупредил его в кабинете у Дуилова о том, чтобы он не давал показаний. Если еще будешь врать и издеваться надо мной, голову сверну.

______________________

Ezhov interrog 07.02.39 by Rodos re Mnatsakanov.doc

- fm Poliansky 252-260

— Когда и каким образом Мнацаканов вышел на шпионскую связь с вами?

— Это было в 1935 году, когда я во второй раз приехал в Вену лечиться от болезни легких.

— Вы были там до этого, когда?

— В 1934 году, был один, а на следующий год поехал уже с женой. Лечился я все время у знаменитого профессора Нордена.

— Вас вывела на него немецкая разведка, он их агент?

— Нет. Меня к нему направил кремлевский лечупр. У него лечились многие ответственные работники и их жены. Он несколько раз был в Москве, еще в двадцатых годах. А с немецкой разведкой Норден вряд ли связан. Мне говорили еще в Москве, что этот профессор монархист и поклонник Франца-Иосифа, Гитлера не любит, поэтому и переехал из Берлина в Вену, чтобы его фашисты не могли преследовать. А потом, он очень старый.

— Расскажите о вашей первой поездке в Вену, с кем вы там встречались?

— В Вене меня встречал Слуцкий. Он получил на этот счет специальное указание от Ягоды.

— От Ягоды? Это интересно. Вы сами просили Ягоду об этом?

— Нет. Об этом я с Ягодой не разговаривал. Тогда я был завотделом ЦК и в Австрию ездил под другой фамилией. Поэтому ЦК давало указание Ягоде, чтобы он распорядился об обеспечении моей безопасности.

— Ну и кто же эту безопасность вам тогда обеспечивал, Мнацаканов?

— Нет, тогда Мнацаканов в Вене еще, по-моему, не работал. К Нордену меня возил сначала сам Слуцкий, а потом, два раза, какой-то сотрудник. Честно говорю, фамилию его я не помню и больше никогда не встречал.

— А когда же на вас вышел Мнацаканов?

— В тридцать пятом. Он встретил нас с Евгенией Соломоновной на вокзале и отвез в полпредство к Слуцкому. Потом возил к Нордену и показывал город. Был очень вежлив и любезен с нами.

— Еще бы. От имени немецкой разведки он связался с вами по паролю?

— Нет. Он передал мне привет от Артнау, и я все понял. Тут же сообщил ему секретную политическую информацию.

— Какого рода?

— Я сейчас точно не помню, но, по-моему, Мнацаканова интересовали сведения о промышленности и о вооружении Красной Армии. Незадолго до этого я возглавлял отдел промышленности ЦК, и эти сведения мне были хорошо известны. Наверное, немцы поэтому и поставили мне такие вопросы.

— Он давал вам задания подрывного и вредительского характера?

— Да, давал. Но в общем плане.

— Что значит «в общем»?

— К тому времени я уже был секретарем ЦК, заведующим отделом руководящих парторганов, председателем Комиссии партийного контроля и председателем комиссии по загранкомандировкам. Немецкая разведка хорошо знала об этом, и я получил от Мнацаканова задание вредить на этих должностях, подрывать партийную работу.

— Конкретнее.

— Ну как вам сказать. В моих руках тогда была фактически вся работа по выдвижению руководящих кадров. Разбору их деятельности, наказанию, направлению для работы за границу. Вот я и делал все, что мог сделать на этих должностях вредитель. Направлял на руководящие должности слабых в профессиональном, и политическом, и моральном отношении людей, которые могли развалить производство, сорвать выполнение пятилетки. Скомпрометировать партию. В комиссии по партконтролю я поставил дело так, чтобы покрывать и не показывать враждебных партии элементов, а настоящих партийцев, которых кто-то оговорил, лишать партбилета и всячески задвигать. За границу старался направлять тех, кто скорее всего мог стать там шпионом или невозвращенцем.

— Какой же вы все-таки негодяй, Ежов, — с удовольствием процедил сквозь зубы Родос. — Да вам же после этого нет места на нашей земле.

— Я понимаю, что нанес огромный вред партии и стране, полностью раскаиваюсь в своих преступлениях и готов понести за них заслуженное наказание, — заученно произнес Ежов, испуганно посмотрев на следователя.

— С женой Мнацаканова, Эрной Бошкович, вы были знакомы?

— Да, он познакомил нас с ней в Вене.

— Вы знали, что ее первый муж — польский шпион и она сама работает на польскую разведку?

— Нет. Я даже не знал, что до Мнацаканова она была замужем.

— Ваша жена встречалась с Бошкович наедине?

— Я припоминаю, что незадолго до нашего отъезда Мнацаканов и Бошкович возили ее делать покупки, а я в это время был в полпредстве.

— Как вы считаете, могла Ежова установить с Бошкович шпионскую связь в Вене? Какие у вас об этом есть сведения?

— У меня таких сведений нет. Мы с Евгенией никогда не говорили о Бошкович. Она о шпионских связях ни с ней, ни с Мнацакановым мне ничего не говорила.

— Это не значит, что такой связи не было. Сейчас уже доказано, что Ежова была английской шпионкой и вы даже это подтвердили на следствии. Скажите честно, вы знали о встречах с Бошкович после приезда той в Москву?

— Жена мне почти ничего не говорила о своей шпионской работе. Но я допускаю, что она могла поддерживать шпионскую связь с Бошкович в Москве, поскольку английская и польская разведки часто действуют совместно.

— Вы специально вызвали Мнацаканова в Москву, чтобы связываться через него с гестапо, он просил вас об этом?

— Да. Перед самым моим отъездом из Вены он сделал такое пожелание, и я дал указание Слуцкому отозвать его для работы в НКВД сразу же после того, как стал наркомом.

— Вы поддерживали с ним конспиративную связь в здании НКВД?

— Да, такая связь у нас существовала вплоть до его разоблачения и ареста.

Этот ответ вполне удовлетворил Родоса. Он не стал задавать Ежову уточняющих вопросов, поскольку сомневался, что тот вразумительно пояснит, как наркомвнудел, который в здании НКВД не появлялся без сопровождения, а в кабинет к нему даже высокопоставленные сотрудники ходили только по вызову и при этом несколько раз предъявляли документы и регистрировались у секретаря в специальном журнале, мог регулярно встречаться с каким-то Мнацакановым.

— Какие задания давал вам Мнацаканов? Вы ему передавали секретные сведения НКВД?

— Секретные сведения НКВД его не интересовали. В руководстве наркомата на уровне начальников отделов и их заместителей были агенты гестапо, потом многих из них разоблачили, как и самого Мнацаканова. Эти агенты знали информацию детальнее меня. А я сообщал ему о заседаниях Политбюро, о пленумах ЦК, о беседах со Сталиным, Молотовым, Кагановичем и другими руководителями, рассказывал содержание секретных писем и телеграмм ЦК и Совнаркома.

— Хорошо поработали. А что же вы его не выручили, когда он попался? Ведь он просил вас помочь.

— Я ничего не мог сделать, ведь он был полностью разоблачен и признался в своей шпионской работе.

— Вы боялись, что он вас выдаст?

— Нет. Ему бы просто не поверили.

— Врете, Ежов! У нас есть против вас улики. Когда Мнацаканова допрашивал следователь Дулов, вы специально зашли к нему в кабинет и сказали своему сообщнику: «Пишешь, ну пиши, пиши». Это вы его предупредили таким образом, чтобы он молчал о вас, а потом побыстрее пустили его под расстрел. Что, разве не так?

— Да, я помню, что это было. Я боялся, что Мнацаканов разоблачит меня как немецкого шпиона. Мне хотелось, чтобы его быстрее расстреляли, и я добился этого.

На этот раз Родос был доволен своим подследственным, его показания укладывались в заранее продуманный план и закрывали много неясных вопросов. Он кивнул заслужившему папиросу Ежову на лежавшую на столе пачку. Пока бывший нарком закуривал, Родос достал из папки копию машинописного текста.

Это было какое-то бессвязное обезличенное сообщение то ли подследственного, то ли осведомителя, а может быть, просто выдержка из анонимки. Интересоваться источником оперативной информации в НКВД считалось недопустимым и, получив эту бумагу от Кобулова, Родос не стал ничего уточнять.

Кто-то сообщал об имевшей место в 1934 году любовной связи Ежова с некой Стеффорн, чешской и немецкой шпионкой. До этого Родос раза три читал текст, но так и не понял, кто же такая эта Стеффорн — сотрудница НКВД, жена сотрудника ИНО в Берлине или то и другое одновременно. Ежов якобы предлагал ей выйти за него замуж, но она отказалась, а потом жалела об этом. Но вскоре нашла себе нового мужа, некого Петрушева. Когда Стеффорн посадили за шпионаж, Петрушев просил через Евгению Ежову похлопотать за нее перед мужем, но это не дало результата. Вот и все сведения.

Родос задумался. Ежов уже назвал с десяток немецких шпионов, с которыми он работал в Москве, поэтому чешка Стеффорн вряд ли здесь необходима. Но она могла бы сыграть свою роль в моральном разложении Ежова, что сейчас очень важно.

— Вы были знакомы с некой Стеффорн?

— Может быть, напомните, кто это такая.

— Напомню. Это ваша любовница, чешка, на которой вы даже хотели жениться, но она предпочла вам какого-то Петрушева.

— Может быть, это Елена Петрушева, подруга Евгении, они познакомились еще в Германии в конце двадцатых. Но…

— Расскажите о ней подробно.

— Женя говорила мне, что у Лены отец был немецкий еврей из Праги, а мать то ли чешка, то ли полька. Она была замужем за загранработником и жила с ним какое-то время в Германии.

— Этот муж был сотрудником ИНО ОГПУ?

— Не знаю, об этом разговор не заходил. Она где-то в тридцатом году бросила его и уехала в Москву. Я фамилии этого мужа тоже не знаю. Потом она за Петрушева вышла замуж. Я с ним пару раз виделся, представительный такой мужчина. Он говорил, что его отец был известным дореволюционным фотографом, лучшим в России и очень богатым. А сам Петрушев работал в каком-то издательстве, то ли тоже фотографом, а может быть, и художником. Жена мне говорила, что он рисует хорошо, дома у них его картины висели.

— Вы мне про картины-то не заливайте, не уходите от сути вопроса. Петрушев просил вашу жену помочь через вас Стеффорн, когда ее арестовали за шпионскую деятельность в пользу Германии.

— Евгения Соломоновна об этом мне ничего не говорила. Мы вообще условились с ней, что она не будет меня просить за арестованных чиновников и вредителей. Как-то попросила помочь мужу подруги, которого взяли за вредительство на заводе, а я сказал, что мне нельзя этого делать, может раскрыться моя сущность, и тогда мы оба погорим. С тех пор она меня такими просьбами не утруждала.

— Все это так, Ежов. Но вы уходите от вопроса о своей любовной связи с этой Стеффорн, или Петрушевой. Расскажите-ка об этом.

— Елена была интересной женщиной, мне она нравилась. Несколько раз она приходила к нам на квартиру, это было, кажется, в конце тридцать четвертого года. С ней была еще одна женщина. Мы выпили. Когда с ней вдвоем курили в другой комнате, я начал ее обнимать и хотел договориться встретиться у нее на квартире, так как она сказала, что ее муж, Петрушев, отдыхает на курорте в Кисловодске. Я попросил у нее телефон, чтобы созвониться на следующий день. Но она сказала, что телефона у них нет. Наврала. Я помнил, что жена звонила ей домой. Значит, не захотела со мной сблизиться.

— Она что, не работала, все время дома сидела?

— По-моему, она была машинисткой на дому, но может быть, я и ошибаюсь.

— И что же, вы с ней больше так и не встречались? Неужели ее в постель сложно было затащить?

— Я больше не пытался этого делать. После тридцать четвертого года я ее не видел, Женя больше не стала приглашать ее к нам.

— Что так?

— Елена стала нехорошие разговоры с ней вести, непартийные, политически вредные. Про голод на Украине, где у нее жили какие-то родственники. Наверное, выявляла, как моя жена к этому отнесется. К тому же Евгения от одной своей подруги слышала, что Петрушева, выпив немного, намекнула ей, что сотрудничает с НКВД.

— Ежов, вам нет смысла врать. У нас есть сведения и доказательства, что вы долгое время сожительствовали с этой женщиной, хотели ради нее бросить жену, делали ей дорогие подарки и в пьяном виде выбалтывали ей государственные секреты. У меня нет времени вытаскивать из вас каждое слово. Сегодня в камеру вам дадут карандаш и бумагу, и напишите подробно о вашей грязной связи с этой потаскухой. И не забудьте указать, что ваше полное моральное разложение привело к тому, что вы стали шпионом и предателем.

— Хорошо.

— И вот еще что. Долгое время вы скрывали свое влечение к мужчинам, что называется мужеложством. Но это стало известно после того, как вы на своей квартире склонили к постыдному делу гражданина В. из Наркомвода, а до этого в присутствии В. развлекались в постели с его женой. Понимаете, до чего вы опустились? Вы просто выродок, Ежов, грязный человек и извращенец. Мне противно смотреть на вас.

— Я тогда был сильно пьян…

— Это что, оправдание?

— Нет, но я ничего не помню, проснулся утром, их уже не было. Шофер потом сказал, что увез их в три часа ночи. Я тогда ни на что не был способен…

— Это меня не интересует. Известно, что вы сказали В. о своем пристрастии к педерастии с детства и что мужчины могут вполне заменять вам женщин. Вы должны написать подробно, когда стали мужеложцем и с кем потом занимались этим грязным делом…

_____________________

Ezhov interrog 07.08.39 by Rodos.doc

- fm Poliansky 262-268

— Расскажите, как и когда вы завербовали Успенского в созданную вами в НКВД шпионско-вредительскую организацию?

— На Успенского я обратил внимание еще в начале тридцать шестого.

— Это тогда, когда он еще был заместителем коменданта Московского Кремля по внутренней охране?

— Да.

— Откуда вы узнали о вражеских антисоветских взглядах Успенского, он сам высказывал их вам?

— Нет. Об этом мне говорили Вейншток и Фриновский. Они его хорошо знали и считали, что он вполне подойдет для шпионской работы.

— Вы лично вербовали Успенского?

— Да. Это было сразу после моего прихода в наркомат. Он быстро согласился, и я сказал ему, что нам нужны свои люди в областях. Поэтому и направил его в Западную Сибирь.

— Какие вы задания тогда ему поставили?

— Он должен был вербовать агентуру в нашу организацию среди чекистских кадров, выдвигать их на руководящие должности, чтобы они захватили власть в случае войны или переворота.

— В ноябре 1937 года вы направили Успенскому шифровку следующего содержания: «Если вы думаете сидеть в Оренбурге лет пять, то ошибаетесь. В скором времени, видимо, придется выдвинуть вас на более ответственный пост». Какой смысл содержался в этом послании?

— В это время руководство нашей организации решило перейти к активным действиям. На Леплевского и Заковского68 было много материалов, что они шпионы и враги народа. Крыть такие вещи было невозможно, и от этих людей нужно было избавляться, их нельзя было использовать, они могли все провалить. Их решили заменить на Успенского и Литвина. Я дал Успенскому шифровку, чтобы он узнал о предстоящем отъезде из Оренбурга и переключил всю вредительско-шпионскую работу на других людей, которых он успел завербовать там.

— Так. А теперь расскажите, как вы предупредили Успенского о том, что его хотят арестовать?

— О предстоящем аресте Успенского вам сказал Дагин?

— Да, кажется, он. Пришел ко мне в кабинет и сказал об этом.

— А он при этом не говорил вам, что подслушал телефонный разговор товарищей Сталина и Хрущева об Успенском?

— Да, я помню, что он сказал мне о телефонном разговоре про Успенского, который подслушал, но не говорил, что это был разговор Сталина. Дагин по моему заданию подслушивал все телефонные разговоры Политбюро и сразу же сообщал о них мне, чтобы я был в курсе дела.

— После этого вы позвонили в Киев и предупредили Успенского. Что вы ему сказали?

— Я сказал: «Тебя отзывают, плохи твои дела». Что-то вроде этого. Шифровку я побоялся ему давать, ее могли перехватить, поскольку уже тогда я вышел из доверия и был на подозрении у партии как враждебный ей элемент.

— Про отзыв Литвина из Ленинграда вам тоже сообщил Дагин?

— Об откомандировании Литвина в Москву я ничего не знал и не предупреждал его. В этом не было никакой необходимости.

— Это почему же?

— С ним была договоренность, что в случае разоблачения он покончит жизнь самоубийством.

— Это был ваш приказ?

— Нет. В сентябре того года Литвин был в Москве и приезжал ко мне на дачу. Он сказал мне, что приход Берии в НКВД — это начало нашего конца и скоро нас всех арестуют, поскольку партии наверняка известно о нашем заговоре. И еще он сказал, что живым не сдастся и, если его вдруг неожиданно отзовут в Москву, застрелится. Так оно и получилось.

— Вы поддержали его намерение?

— Нет. Но и не стал возражать против этого.

— Значит, вы признаете, что фактически давали указание вашему сообщнику покончить с собой в случае провала?

— Да, фактически это так.

— Когда подключили Литвина к своей шпионской работе?

— Это было в 1931 году, когда я его перевел в Москву.

— Почему он согласился стать шпионом?

— Еще в двадцатых годах, общаясь с Литвиным, я обратил внимание на его непонятное отношение к троцкизму. Открыто он не был сторонником Троцкого, но в его окружении потом было много разоблаченных троцкистов, и я думаю, что по своей сущности он всегда был троцкистом.

— Вы хотите сказать, что Литвин еще тогда был двурушником?

— Да. Он был двурушником и, как потом оказалось, являлся сторонником троцкистско-зиновьевской линии. Поэтому на мое предложение стать немецким шпионом пошел охотно, думаю, из-за того, что к тому времени левая оппозиция уже получила окончательный провал, а Троцкий вообще был изгнан из СССР.

— В 1933 году Литвин по вашей рекомендации был назначен заведующим отделом кадров ЦК Компартии Украины. Это было сделано по заданию немецкой разведки?

— Да, я получил такое задание от Артнау.

— Какие поручения по шпионажу получал от вас Литвин?

— Эти задания носили подрывной и вредительский характер. Я просил его назначать на руководящие должности людей, которые бы могли своими действиями вызвать недовольство населения Украины, которые бы стали заниматься вредительством, губить продовольствие и скот, срывать выполнение планов промышленностью. Это были скрытые правые и левые оппозиционеры, которые выполняли также задания Зиновьева, Бухарина, Рыкова и других врагов.

— Литвин был подключен вами к основному заданию по вредительству, которое дала вам немецкая разведка? В НКВД вы его взяли тоже по заданию фашистов для организации там шпионско-заговорщической организации?

— Да, это так и было.

— Придя на работу в НКВД, вы перевели туда также еще одного своего сообщника Исаака Шапиро. Когда он был вами завербован?

— Шапиро я знаю с тридцатого года. Он работал в секторе кадров Наркомзема, в котором я был начальник. У меня с ним была хорошая дружба, и я ценил его усердие и грамотность. А когда меня завербовал Артнау и просил находить людей для шпионской работы, я первым делом вспомнил про Шапиро, который был мне лично предан, и мне всегда казалось, что он Советскую власть недолюбливает и к политике партии относится с неодобрением.

— Шапиро проводил по вашему заданию вредительскую деятельность в Наркомземе?

— Да, проводил. Но очень недолго. Я решил взять его в ЦК, так как мне там нужны были люди для подрывной работы.

— Он знал, что вы немецкий шпион?

— Да, я сказал ему, что мы вместе будем работать на немецкую разведку, чтобы потом свергнуть правительство и прийти к власти, если будет война с Германией.

— Какие ваши задания Шапиро выполнял в НКВД?

— Он был фактически моим главным помощником, ведь я сначала назначил его начальником секретариата, а потом сделал еще и начальником первого спецотдела. У него в НКВД были большие возможности для вредительства, и он выполнял все мои задания шпионско-подрывного характера, и мои, и Фриновского. А когда Берия пришел в НКВД, он сразу распознал, что Шапиро враг, и в ноябре тридцать восьмого его арестовали69.

— Это я знаю. Лучше расскажите, как вы завербовали Люшкова и как помогли ему скрыться в Японии.

— Я завербовал Люшкова вскоре после его возвращения из Ленинграда со следствия по убийству Кирова. Тогда я уже был секретарем ЦК и Люшков знал, что я начал курировать органы. Поэтому, когда я вызвал его к себе в кабинет и намекнул, что у меня есть сведения о его связях с петлюровцами в Гражданскую войну на Украине и другие компрометирующие данные, он испугался и сразу же согласился работать на меня как на немецко-японского разведчика.

— У вас действительно были такие сведения?

— Нет, у меня таких сведений не было. Я все это придумал, чтобы завербовать Люшкова. Но я догадывался, что он враждебный элемент с гнусным прошлым, и оказался прав. Люшков согласился стать шпионом.

— Каким образом вы приказали Люшкову бежать к японцам?

Ежов на несколько секунд задумался. Он никак не мог придумать причину, по которой один из руководителей заговорщической группы в НКВД Фриновский предложил арестовать своего сообщника Люшкова. Но тут же нашел выход из положения:

— Фриновский часто говорил мне, что ему не нравится Люшков. Он трусливый и в любой момент может всех нас выдать. По нашему заданию он выполнял важные шпионские задания для японской разведки и много знал о нашей подрывной и вредительской работе. Фриновский сказал, что его надо устранить, значит, убить. И сказал, что займется этим сам. Я решил ему не мешать.

— Вам говорил Фриновский, как он хотел убить Люшкова?

— Нет. Но я думаю, что он хотел его сначала арестовать, а потом уже во внутренней тюрьме отравить ядом или еще как-нибудь умертвить.

— Ну и банда! А кто же все-таки предупредил Люшкова об опасности?

— Я этого не знаю. Но Фриновский хотел назначить на место Люшкова Горбача из Новосибирска, а того — вызвать в Москву, как бы для новой работы, а на самом деле арестовать. Люшков, наверное, узнал, что Горбач уже на пути в Хабаровск, и скрылся через границу71.

71 [Note about Liushkov’s collaboration with Japanese; his murder at their hands in August 1945]

_____________________

Ezhov ochnaia stavka w. Zhukovsky 07.21.39 – Rodos & Esaulov present.doc

- Poliansky 269-272; B&S 138-139.

— Вы знаете этого человека?

— Да.

— Кто это?

— Николай Иванович Ежов.

— А вы? — спросил Родос Ежова.

— Да, это Семен Борисович Жуковский.

— Подследственный Ежов. Подтвердите показания о заговорщической, вредительской и террористической деятельности бывшего замнаркома НКВД Жуковского, данные вами на допросе 17 июля этого года.

Следователь: Когда вы стали германским шпионом?

Ежов: Я завербован в 1930 г. в Германии, в Кенигсберге. За мной ухаживали, оказывали мне всяческое внимание. Наиболее предупредительным вниманием я пользовался у видного чиновника Министерства хозяйства Германии Артнау. Будучи преглашен в его именье близ Кенигсберга, я проводил время довольно весело, изрядно нагружаясь спиртными напитками... (В Кенигсбергу Артнау) часто платил за меня в ресторанах деньги ... Я против этого не протестовал ... Все эти обстоятельства уже тогда меня сблизили с Артнау, и я, не стесняясь, выбалтывал ему всякого рода секреты о положении в Советском Союзе ... Иногда, подвыпивши, я бывал еще более откровенным с Артнау и давал ему понять, что я лично не во всем согласен с линией партии и сшществующим партийным руководством. Дело дошло до того, что в одном из разговоров я прямо обещал Артнау провести ряд вопросов в правительстве СССР по закупке скота и скльскохозяйственных машин, в решении которых была по крайней мере заинтересована Германия ... Артнау завербовал меня в качестве агента немецкой разведки. ... Зная трусость и неуступчивость Жуковского, я не считал нужным вводить его в курс заговорщических дел. Полностью я ввел его в курс этих дел весной 1938 года. Тогда он был назначен моим заместителем и возглавлял все хозяйство НКВД и ГУЛАГа. По ГУЛАГу у нас, заговорщиков, были особые планы, о которых я дал подробные показания, и я решил Жуковского ввести в курс дела. В это время люди, которые могли изобличить Жуковского по линии его троцкистских и шпионских связей, были уже осуждены, и опасность ареста Жуковского миновала. Я рассказал Жуковскому о существовании заговора в НКВД, что заговорщическая организация связана с правительственными кругами Германии, Польши, Японии. Сейчас точно не помню, но кажется, говорил ему о нашем желании связаться с англичанами. Потом рассказал о руководящем составе заговорщической организации и о наших планах, в частности о планах террористических…

— Какие задания вы давали Жуковскому по ГУЛАГу?

— Заговорщические задания по ГУЛАГу, которые я давал Жуковскому, заключались в том, что в ГУЛАГ мы направляли очень большое количество скомпрометированных людей. Их нельзя было оставлять на оперативной работе, но в ГУЛАГе их сохраняли в целях создания некоторого резерва для заговоров на случай переворота в стране.

Я поручил Жуковскому этих людей сохранять, не связываться с ними по заговорщической линии, но все заговорщические задания, которые будут поступать в ГУЛАГ, проводить через этих людей…

Следователь: Давали ли вы террористические задания Жуковскому во время его работы в отделе оперативной техники? Говорили ли ему о террористических задачах заговора?

Ежов: Да, говорил. Было два варианта наших планов. Первый вариант — в случае войны, когда мы предполагали провести аресты членов правительства и их физическое устранение. И второй вариант — если войны в ближайшее время не будет, то устранить руководство партии и правительства, особенно Сталина и Молотова, путем совершения против них террористических актов. Я твердо помню, что говорил это Жуковскому после того, как посвятил его в существование заговора.

Следователь: Подследственный Жуковский, получали ли вы от Ежова преступные задания, о которых он сейчас рассказал?

— Таких преступных заданий не получал и о террористических заданиях впервые слышу на очной ставке.

— Вы больше ничего не хотите сообщить следствию? [— спросил Жуковского Родос и, получив отрицательный ответ, нажал на кнопку звонка для вызова конвоиров.]

_____________________

Ezhov interrog 07.24.39 by Rodos, incl Q fm a Frinovsky interrog.doc

- Poliansky 272-275

– На днях Фриновский дал показания о вашей террористической деятельности. Сейчас я вам их зачитаю: «Когда Жуковский был начальником 12 отдела, Ежов поставил перед ним задачу в выработке ядов с целью использования и для совершения терактов. Ежов, разговаривая в моем присутствии с Жуковским, сказал, что нужно поработать над вопросом ядов моментально действующих, которые можно бы применять на людях, но без видимых последствий отравления. Причем Ежов ясно говорил, что эти яды нам нужны будут для применения внутри страны».

— Вы подтверждаете его показания, Ежов?

— Я не могу подтвердить это. На одном из допросов я говорил, что к лаборатории этой не имел никакого отношения. Ею занимались Фриновский и Жуковский. Никаких задач по ядам я им не ставил и разговоров не вел об этих ядах.

— Прекратите врать! Вас уличают не только Фриновский, но и Жуковский, Алехин, Дагин. Вы стояли во главе заговора и давали указания готовить яды для злодейского умертвления руководителей партии и правительства. Вот что еще показывает об этом Фриновский:

«Должен сказать, что открытое использование прислуги для теракта было не обязательно, прислугу можно было использовать втемную, потому что лаборатория и заготовка продуктов были в руках Баркана и Дагина, они могли заранее отравить продукты, а прислуга, не зная об отравлении продуктов, могла подать их членам Политбюро.

Жуковскому указания о подготовке ядов давал Ежов, Жуковский после ухода из 12 отдела передал эти указания Алехину, а я и Ежов эти указания неоднократно подтверждали. В 1937 и в 1938 годах было несколько совместных разговоров в кабинете Ежова между мною, Ежовым и Алехиным. Мы постоянно интересовались, как проводится эта работа в лаборатории. Дело в том, что те яды, которые вырабатывались в лаборатории, раньше имели какой-нибудь привкус или оставляли следы применения и в организме человека. Мы ставили задачу выработать в лаборатории такие яды, которые были бы без всякого привкуса, чтобы их можно было применять в вине, напитках и пище, не изменяя вкуса и цвета пищи и напитков. Предлагали отдельно изобрести яды моментального и запоздалого действия, при этом, чтобы применение их не вызвало видимых разрушений в человеческом организме так, чтобы при вскрытии трупа убитого ядами человека нельзя было установить, что в его убийстве применялись яды».

— Что вы на это скажете?

— Я припоминаю некоторые разговоры с Фриновским о ядах. Но не помню, чтобы давал какие-то ему указания по их изготовлению и использованию.

— А вы вспомните, подумайте. Я же убедился, что у предателей и негодяев, вроде вас, память быстро восстанавливается в карцерах и боксах. За пару дней все вспоминают.

— Использование ядов в целях террора против правительства обсуждалось нами, когда сорвался наш первоначальный план переворота и захвата власти.

— Расскажите об этом подробнее.

— Еще летом прошлого года наша организация приняла решение устроить военный переворот седьмого ноября.

— Кто присутствовал на этом сборище и где оно происходило?

— Собрались у меня на даче. Там были Фриновский, Евдокимов, Дагин, Журбенко73, Жуковский и Николаев-Журид. Это, так сказать, был штаб нашей подрывной организации. Да, я забыл, был еще и Литвин, он приезжал в это время в Москву в командировку.

— Вы его специально вызвали для участия в заседании вашего бандитского штаба?

— Да. Его присутствие было необходимо, поскольку переворот должен был произойти и в Ленинграде и он там должен был все обеспечивать.

— Вы и Журбенко с этой целью выдвинули на начальника УНКВД по Москве и области, чтобы он здесь обеспечивал вам предательский заговор?

— Да, это так. Я специально назначил Журбенко на эту должность перед самым приходом в НКВД Берии.

— Продолжайте, что вы там, на даче, обсуждали?

— Мы решили, что переворот совершат находящиеся в Москве внутренние войска, подчинявшиеся Фриновскому как первому заместителю наркома. Он же должен был подготовить боевую группу, которая бы уничтожила присутствовавших на параде членов правительства. Тогда мы решили утвердить окончательный план переворота в сентябре или октябре и разослать указания нашим людям в республики и области о том, как нужно действовать седьмого ноября.

— И такая сходка состоялась, кто на ней присутствовал?

— Нас было только трое — Фриновский, Жуковский и я. Или в конце сентября, или в начале октября собрались в моем кабинете.

— И что же вы обсуждали?

— К тому времени возможности нашей организации были сильно подорваны из-за прихода в НКВД Берии. Он сменил Фриновского, и внутренние войска мы уже не смогли использовать.

— Почему же, он наверняка имел там своих агентов?

— Да, у него были агенты, но, видимо, Берия уже имел информацию о нашем заговоре и почти всех их арестовали в сентябре. Я не мог предотвратить эти аресты, так как раскрыл бы себя. Тогда Фриновский предложил отменить переворот, а захватить власть путем отравления членов правительства, в первую очередь Сталина, Молотова и Ворошилова. Их смерть сразу вызвала бы в стране замешательство, мы бы этим воспользовались и захватили власть. Мы рассчитывали, что тогда можно арестовать всех неугодных нам людей в правительстве, НКВД и сделать из них заговорщиков, виновных в умертвлении вождей.

— Ну и подлецы! Что же вас, гадов, могло остановить?

— Фриновский тогда сказал, что отравление сделает Дагин, а яды ему дадут Алехин и Жуковский. Но нужно было подготовить яды, и мы решили произвести этот террористический акт, когда соответствующие яды будут подобраны. Договорились встретиться, когда яды будут у Дагина, и составить подробный план переворота. Но Жуковского арестовали внезапно, через несколько дней после этой встречи, а вслед за ним Алехина и Дагина, и я не знаю, получил Дагин яды или нет.

_______________________

Ezhov interrog 08.02.39 by Rodos.doc

- Poliansky 275-280 (plain text); Briukhanov & Shoshkov 139-142 (italics); in both of them (underlined).

/ 275 /

– Расскажите подробно о вредительской деятельности, осуществлявшейся вами и вашими сообщниками на хозяйственных объектах НКВД, — сказал Родос, готовясь записывать показания.

— Сверх того большого количества хозяйственных объектов, которые были в ведении НКВД при Ягоде и которые в 1937—1938 годах получили большое разви-

/ 276 /

тие, то есть Колыма, Индигирка, Норильстрой и другие, мне удалось значительно расширить хозяйственную деятельность НКВД за счет новых объектов.

За эти годы мне удалось провести в правительстве вопрос о передаче в ведение НКВД многих лесных массивов Наркомлеса, в связи с чем производственная программа лесных лагерей НКВД по заготовке и вывозке древесины в 1938 году составила чуть ли не половину всей программы Наркомлеса.

В ведение НКВД было передано строительство имеющих важнейшее оборонное значение железнодорожных магистралей, таких, как Байкало-Амурская магистраль, железная дорога Улан-Удэ — Наушки, Сорока-Плясецкая, Ухто-Печерская магистраль и другие.

Из чисто оборонных объектов я добился передачи в ведение НКВД строительства Архангельского судостроительного завода и почти всех пороховых целлюлозных заводов в Архангельске, Соликамске и других местах, одновременно организовав строительство десяти мелких целлюлозных заводов. По инициативе НКВД, сверх утвержденной правительством программы, Наркомвнуделу было поручено строительство крупнейшего в мире гидротехнического сооружения - Куйбышевского гидроузла.

/ 140 /

Вредительство и бесхозяйственность на стройках процветали совершенно безнаказанно. Нам ... удалось вплотную подойти к вопросам обороного строительства, осуществляя практический контроль за значетельной его частью. Это давало возможность в случае нужды в заговорщических целях варьировать и осуществлть различные подрывные мероприятия, которые могли способствовать поражению СССР во время войны и нашему приходу к власти.

... Наиболее насыщенной заключенными была пограничная полоса дальневосточных границ. Здесь нам легче всего было брать на себя различные хозяйственные задания оборонного значения ввиду отсутствия рабочей силы. Однако лагеря ДВК были дислоцированы не только вблизи границы, но мы туда направляли заключенных, преимущественно осужденных за шпионаж, диверсию, террор и другие наиболее тяжкие преступления и почти не направляли так называемых бытовиков.

Таким образом, по границам ДВК, в непосредственном тылу Красной Армии была подготовлена наиболее активная и озлобленная контрреволюционная сила, которую мы думали использовать самым широким образом в случое осложнения или войны с японцами ... Значительное количество заключенных было сосредоточено на наших заподных границах Украины, Белоруссии, Ленинградской области и Карельской АССР, в особенности на строительстве дорог.

... Весь заговорщеческий смысл создаваемого для заключенных режима заключался в том, что создавались найболее прилилегированные условия дая заключенных по наиболее тяжким статьям (шпионаж и терроризм), так как это была квали -

140

фицированная сила, которая использовалась нередко на административно-хозяйственной управленческой работе в лагерах. В их руках фактически находилась и вся культурно-воспитательная работа заключенных. Ясно, в каком духе они воспитывали. Наконец, созданный в лагерях режим часто позволял совершенно безнаказанно продолжать контрреволюционную деятельность заключенных.

В лагерях настолько была полхо поставлена работа так называемых 3-х отделов и так плохо охранялиь лагеря, что заключенные имели возможность создавать свои контрревлюционные группы в лагерях и сноситься с волей. Такого рода фактов было немало. Охрана лагерей была крайне немногочисленна, подбиралась из ненадежных людей, материальное положение бойцов и начальствующего состава было очень плохое и, наконец, в качестве охраняющих во многих случаях использовались сами заключенные. В результате так поставленной охраны было распространено массовое бегство из лагерей. С этим злом мы боролись плохо и делали это сознательное в расчете, что беглые из лагерей заключенные будут продолжать свою контрревобюционную деятельность и станут рассадником распространения всякого рода антисоветской агитации и слухов.

/ 276 /

Я добился передачи в ведение НКВД ряда действующих заводов оборонной промышленности. Это уже никак нельзя было мотивировать использованием труда заключенных, поскольку туда входили Павшинский завод, Тушинский завод авиамоторостроения и другие. Кроме того, НКВД организовал ряд новых заводов по своей инициативе, которые выполняли оборонную продукцию…

— Вас что, пригласили сюда отчитываться за вклад НКВД в успешное выполнение пятилетки! Вы бандит, заговорщик, вредитель, террорист и предатель. Отвечайте по существу на заданный вам вопрос.

— Вредительство и бесхозяйственность на стройках процветали совершенно безнаказанно.

— Еще бы, при таком-то наркоме, — с ухмылкой сказал Родос, не отрываясь от записи.

— Нам удалось вплотную подойти к вопросам оборонного строительства, осуществляя фактический контроль над значительной частью…

— Кому это «нам»?

— Ну, нашей заговорщической организации. Мне, Жуковскому, Фриновскому и другим. Я же вам раньше назвал их всех.

Это давало нашей организации возможность в случае нужды в заговорщических целях варьировать и осуществлять различные подрывные мероприятия, которые могли способствовать поражению СССР во время войны и нашему приходу к власти.

На какие районы главным образом распространялась подрывная деятельность вашей организации?

— Наиболее насыщенной заключенными была пограничная полоса дальневосточных границ. Здесь нам легче всего было брать на себя различные задания оборонного значения ввиду отсутствия рабочей силы. Однако лагеря Дальневосточного края были дислоцированы не только вблизи границы, но мы туда направляли заключенных, преимущественно осужденных за шпионаж, диверсию, террор и другие наиболее тяжкие преступления, и почти не направляли так называемых бытовиков.

Таким образом, по границам Дальневосточного края в непосредственном тылу Красной Армии была подготовлена активная и наиболее озлобленная контрреволюционная сила, которую мы думали использовать самым широким образом в случае осложнения или войны с японцами.

— Люшкова вы туда специально направили? Какие ему были поставлены задания?

— В начале 1937 года мы посовещались с Фриновским и решили, что на Дальнем Востоке нам обязательно

/ 278 /

нужно иметь своего человека, через которого мы бы поддерживали связь с японской разведкой. Он в случае нападения японцев должен был выпустить из лагерей контрреволюционеров, захватить с их помощью склады оружия и боеприпасов, а потом возглавить в тылу Красной Армии террористически-диверсионную работу, оказывая поддержку интервентам. Мы подумали и выбрали для этих целей Люшкова, которого я завербовал в нашу организацию еще в 1936 году. Тогда я и перевел его из Азово-Черноморского края и сделал его начальником НКВД по Дальневосточному краю.

— В каких районах вы еще создали такие же шпионско-диверсионные центры?

— Мы это делали еще и на западных границах СССР. Значительная часть заключенных-контрреволюционеров была сосредоточена на Украине, в Белоруссии, в Ленинградской области и в Карельской АССР.

— За Ленинградскую область и Карелию у вас, конечно, отвечал Литвин?

— Да. Я направил его туда специально в начале тридцать восьмого вместо Заковского, которому не мог полностью доверять.

— А на Украине?

— Там все задания, включая связь с польской и немецкой разведками, выполнял Успенский. Для этого я сделал его наркомом внутренних дел Украины.

— Когда он был вами завербован?

— В начале 1937 года. Он приехал в Москву из Новосибирска перед назначением на должность начальника УНКВД по Оренбургской области. Я знал, что Успенский настроен антисоветски, антипартийно, и поэтому он сразу согласился работать в нашей организации.

— В Белоруссии у вас всем заправлял Борис Берман? Вам было известно, что он давний немецкий агент?

— Да. Артнау сообщил мне, что Берман работает на немецкую разведку, как только я стал наркомвнуделом. Его завербовали в начале тридцатых годов, когда он был

/ 279 /

резидентом в Германии. Я сразу же установил с ним шпионскую связь, тогда он был заместителем начальника ИНО. В тридцать седьмом я специально направил его от нашей организации в Белоруссию, сделал наркомвнуделом. Там он встречался с немецкими разведчиками, получая задания и инструкции74.

— Значит, ваша разветвленная шпионская организация в случае нападения на СССР Японии и Германии могла захватить власть не только в Москве, но и в пограничных районах, открывая дорогу интервентам. Я правильно понял это из ваших показаний?

— Да. Именно это мы и замышляли. Отрицать такие вещи бесполезно.

— Расскажите, велась ли вашими сообщниками контрреволюционная работа в лагерях по созданию там базы для вредительства и антисоветской деятельности?

— В лагерях настолько была плохо поставлена работа так называемых третьих отделов и так плохо охранялись лагеря, что заключенные имели возможность создавать свои контрреволюционные группы в лагерях и сноситься с волей. Такого ряда фактов было немало. Охрана лагерей была крайне немногочисленна, подбиралась из ненадежных людей, материальное положение бойцов и начальствующего состава было очень плохое и, наконец, в качестве охраняющих во многих случаях использовались сами же заключенные. В результате так поставленной охраны было распространено массовое бегство из лагерей. С этим боролись плохо и делали это сознательно в расчете на то, что беглые из лагерей заключенные будут продолжать свою контрреволюционную деятельность и станут рассадником распространения всякого рода антисоветской агитации и слухов…

[В этот момент на столе Родоса зазвонил телефон.]

/ 280 /

— Выезжаю немедленно, к четырем обязательно буду.

— Допрос продолжим завтра, а вы вспоминайте, какую конкретно вредительскую работу проводили со своими сообщниками на хозяйственных объектах НКВД.

______________

Ezhov interrog 08.03.39 by Rodos.doc

Poliansky 280-284

— Заключенные в подавляющем своем большинстве были так называемыми злостными «отказниками», как правило не выполняющими заданных норм выработки, в связи с чем последние были искусственно крайне занижены, что мы тоже делали вредительски. Это обстоятельство и ряд других подрывных мероприятий заговорщической организации обусловливали необходимость все большего и большего завоза на Колыму заключенных. Правительство ежегодно отпускало на развитие Колымы огромные средства, исчисляемые сотнями миллионов рублей. Разумно расходуя эти средства, добычу на богатых Колымских месторождениях можно было бы значительно механизировать. Механизация не только сократила бы необходимость содержать на Колыме большое количество заключенных и завозить им огромную массу продовольственного и иного снабжения, но и подняла бы добычу металла, резко снизив его себестоимость. Между тем механизация вредительски тормозилась и вся добыча базировалась только на мускульной силе. В результате уже в 1938 году на Колыму было завезено свыше ста тысяч заключенных. Весь район Колымы богат не только золотом, но и многими другими ископаемыми. В частности, на Колыме имеются огромные запасы угля и других видов топлива. При сколько-нибудь внимательном хозяйственном подходе к делу можно было бы без всякого труда удовлетворить потребности Колымы в угле и даже нефти без дорогостоящего завоза из Европейской части СССР. Однако угольные месторождения Колымы никак не эксплуатируются. На Колыму можно было бы, безусловно, целиком прекратить завоз даже взрывчатых материалов и простейшего оборудования, которое также ежегодно завозится в большом количестве. Для этого надо было построить на Колыме небольшой и простейший механический завод или, вернее, мастерские, которые вполне могут делать самое простое оборудование и запчасти. Так же легко и скоро можно и должно было бы построить на Колыме небольшой завод взрывчатки, так как там имеется почти полностью необходимое для этого сырье. Наконец, на Колыму можно было бы значительно сократить завоз продовольствия. Такая возможность вполне доступна для Колымы, где можно развить мясное, рыбное и даже овощное хозяйство. Все это нами умышленно игнорировалось, и снабжение Колымы целиком ложилось на плечи государства. Я уже говорил, что район Колымы наряду с золотоносными месторождениями богат и целым рядом других редких ископаемых. Так, например, имеются большие промышленные запасы олова, сурьмы, меди, слюды и других ископаемых. Эти ценнейшие, имеющие огромное народно-хозяйственное и оборонное значение ископаемые, не разрабатываются вовсе или добываются в мизерных количествах, вроде олова, тогда как на Колыме есть все возможности одновременно с добычей золота поставить разработку и этих ископаемых, тем более что их месторождения расположены тут же рядом.

Ясно, что параллельная добыча золота и других ценных ископаемых, так хорошо сочетающихся территориально, где, следовательно, можно наладить единое энергетическое, механическое хозяйство, в значительной степени и резко сократит себестоимость золота и других редких металлов. Эти вопросы мы умышленно, вредительски игнорировали и даже не ставили перед правительством.

— Какую роль в этом играли иностранные разведки, с которыми вы сотрудничали?

— Они, конечно, зная о том, что мы делаем, всячески поощряли и поддерживали нашу подрывную работу. Но ни мне, ни другим своим агентам, как мне известно, специально никаких заданий на этот счет не давали, поскольку, наверное, были уверены, что мы сами знаем, в каких направлениях лучше вести вредительство.

— Назовите конкретные объекты, где по вашему заданию проводилось вредительство.

— Строительство Ухто-Печерской дороги имеет решающее значение для развития добычи угля, нефти и других ценных продуктов, без которых невозможно хозяйственное развитие Северного края в целом. Между тем строительство этой дороги нами умышленно всячески затягивалось под разными предлогами и отпускаемые средства распылялись по широкому фронту работ, не давая никакого эффекта. Затяжка строительства Ухто-Печерской железной дороги объясняется главным образом отсутствием удовлетворительного проекта, который обязан предоставить НКПС. Вредители ГУЛАГа и НКПС при нашей поддержке затеяли бесконечный спор о выборе направления дороги, который уже тянется давно, а проектные и даже изыскательские работы по многим участкам до сего времени не начаты. Наконец, было необходимо не распылять средства по широкому фронту работ, а концентрировать на решающих участках по вывозу продукции. А именно строительство Ухто-Печерской магистрали надо было строго разбить на несколько очередей. В первую очередь надо было сосредоточить все силы и средства к тому, чтобы закончить строительство участка Воркута — Абезь с тем, чтобы дать выход углю. Но мы этому препятствовали, поскольку все решения были за мной. Далее, нужно было формировать строительство участка от нефтяных районов Ухты на Котельнич, и работы эти можно было вполне развернуть с двух направлений, и с Котельнича, и с Ухты. Только в последнюю очередь можно было закончить те участки, которые соединяют угольные воркутинские районы с нефтяными ухтинскими и дают таким образом выход углю и нефти в двух направлениях. Но ничего этого не было сделано из-за нашего вредительства.

— Какую подрывную, шпионско-вредительскую деятельность вы проводили в самом ГУЛАГе?

* — Мы понимали, что расширение хозяйственных функций НКВД должно сказаться на ухудшении основной оперативной работы. Мы предполагали широко использовать систему лагерей, чтобы направлять туда скомпрометированную часть работников НКВД. Это не только пьяницы, гуляки и растратчики. Среди них были люди с троцкистским прошлым, правые, симпатизировавшие Бухарину и люди Ягоды. Фактически все они были завербованы нами, так как, посылая в ГУЛАГ, мы им намекали, что имеем на них материалы, за которые в любой момент ухватится следствие. Таким образом, мы создали особый резерв людей, готовых выполнить любое заговорщическое задание.

Но в ГУЛАГе и без этого было много антисоветских элементов. Заговорщическое руководство ГУЛАГа было фактически бессменным. Ко времени моего прихода в НКВД ГУЛАГ возглавлял заговорщик из группы Ягоды Матвей Берман, старший брат Бориса Бермана. У него была сколочена большая антисоветская группа людей, занимающих более или менее ответственные посты в ГУЛАГе. Среди этих людей было очень много троцкистов, зиновьевцев, правых, и их было легко привлечь на нашу сторону после ухода Бермана, когда ГУЛАГ возглавил завербованный мною участник заговора Рыжов75, который и был направлен на эту работу по моей инициативе для выполнения вредительских заданий. А после его ухода в Наркомлес, ГУЛАГ возглавил связанный со мной заговорщик и шпион Жуковский, который одновременно был и моим заместителем.

Летом 1938 года ЦК ВКП(б) неоднократно обращал мое внимание на то, что меня окружают подозрительные люди, пришедшие со мной на работу в НКВД. В ЦК был поставлен вопрос о снятии Цесарского, мне было предложено убрать с работы в НКВД Шапиро, Жуковского, Литвина. Это насторожило меня, поскольку все эти люди были моими сообщниками, а значит, о заговоре что-то могло быть известно партии. Для того чтобы как-то скрыть свою антигосударственную деятельность, мне пришлось согласиться с требованиями ЦК и я решил сплавить Жуковского без лишнего шума подальше, в провинцию. Эта попытка мною была сделана, однако она не удалась, так как к этому времени приступил к работе Берия, и Жуковский, вместо того чтобы ехать к месту назначения директором Риддерского полиметаллического комбината, был арестован.

* From this point on the text given in Poliansky here is given in B&S but attributed to Ezhov’s August 2 1939 interrogation.

_____________________________

Ezhov August 4 1939 Confession belongs here.

_____________________________

Ezhov ochnaia stavka with Bulatov 09.20.39.doc

Pavliukov 528 – very brief discussion.

_____________________________

Ezhov interrog 10.25.39 by Esaulov.doc

Poliansky 285; 286-289.

— Послушайте, — взмолился Ежов, — ну какой же я шпион? За мной же все время хвост, шофер или охрана. С каким резидентом я могу встречаться? И в Германии меня никто не вербовал в 1930 году. Наврал я. И про Слуцкого наврал. Не давал я Фриновскому задания отравить его, и Алехин с Заковским здесь ни при чем. Сам умер Слуцкий, от сердца. А я все наврал.

— Не надо было врать…

. . .

— В различных документах вы сообщали о себе противоречивые и неверные сведения. Это показала проверка. Вы делали это из-за шпионских и вражеских побуждений?

— Да. Я умышленно искажал свою биографию. Делал я это из-за карьеристских целей, чтобы выдвинуться в партии.

— Не в карьеристских, а в провокаторских целях вы придумали себе другую биографию, чтобы обмануть партию, пробраться в ее руководство и разлагать ее изнутри путем вредительства и шпионства. Это было так?

— Да. Это я делал во враждебных, провокаторских целях для борьбы против партии.

— Теперь перейдем к выяснению тех данных, которые вы умышленно исказили. В официальных документах вы лгали, что родились в Петрограде. Сведений о вашем рождении в этом городе не обнаружено. Где вы родились на самом деле?

Ежов задумался. Такой негодяй, как он, никак не может быть рожден в «колыбели Октябрьской революции». Видимо, все документы, подтверждающие «выигрышные» моменты его биографии, изъяты и находятся в Следчасти. Нужно придумывать и новое место рождения.

— О месте своего рождения я знаю только со слов матери, по воспоминаниям раннего детства. Мать говорила, что родился я в городе Мариамполе, бывшей Сувальской губернии, Литва. Впоследствии уехал в Петроград. Данными о рождении в Петрограде я хотел подстроиться под коренного пролетария и старого революционера.

— О том, что ваш отец был рабочим, вы тоже наврали?

— Да, я наврал про это в таких же целях.

— Кто же на самом деле был ваш отец?

— Отец мой, Иван Ежов, родом из-под Тулы, из крестьян.

— Зажиточных?

— Да. Он служил в армии, в музыкальной команде, старшим музыкантом в Мариамполе. Там и женился на прислуге капельмейстера.

— Что делал ваш отец после демобилизации?

— Он был лесником и стрелочником на железной дороге.

— В дореволюционном петербургском справочнике значится Иван Ежов, владелец питейного заведения. Это ваш отец?

— Одно время отец владел чайной.

— У нас есть сведения, что эта чайная служила еще и притоном? Это так?

— Да. Она фактически была домом свиданий…

— Домом терпимости.

— Это был дом терпимости, и отец на этом зарабатывал. Когда чайную закрыли, он малярничал.

— С применением наемного труда?

— Не отрицаю, что в последние годы отец имел одного-двух наемных рабочих и был вроде подрядчика.

— Про свою работу слесарем на петроградских заводах вы тоже умышленно наврали?

— Я это сделал для приукрашивания. Слесарем я работал совсем мало, основным моим занятием всегда было портняжное ремесло.

— А теперь скажите, к какой национальности вы принадлежите?

— Я всегда считал себя русским и так значусь по официальным документам. Я родился в русской крестьянской семье.

— Не скрываете ли вы действительное национальное происхождение? Ведь ваша мать из Литвы.

— В официальных документах моя национальность значится более или менее точно.

— Что значит «более или менее»?

— Это значит, что моя мать родилась в Литве и поэтому по национальности является литовкой.

— В одной из ваших анкет вы писали, что знаете литовский и польский языки. Это мать вас научила?

— Нет. Мать и отец немного знали литовский язык, но дома на нем никогда не говорили. Я служил в Витебске в царской армии, а там было много поляков и литовцев. Вот я и выучил некоторые слова и предложения. Но говорить на этих языках я не умею, в анкете написал, что их знаю, умышленно, в провокаторских целях.

— Следствие располагает данными, что вы знаете еврейский язык. Почему вы это скрываете?

— Я не знаю еврейского языка, если не считать нескольких слов и выражений, которые я узнал от своих знакомых из числа евреев.

—А вот есть сведения, что со своей женой вы часто говорили по-еврейски.

— Это какая-то ошибка. Я не могу говорить по-еврейски. Да и жена, по-моему, знала еврейский язык плохо и никогда ни с кем из евреев на нем не говорила.

_______________________

Ezhov protocol of end of investigation 02.01.40.doc

Pavliukov, 529, Poliansky 290, say this was presented by Esaulov.

B&S 144-145, and Soima says it was Sergienko.

Text identical in Poliansky & Soima; very close to this in B&S.

No text in Pavliukov.

1. Являлся руководителем антисоветской заговорщической организации в войсках и органах НКВД.

2. Изменил Родине, проводя шпионскую работу в пользу польской, германской, японской и английской разведок.

3. Стремясь к захвату власти в СССР, подготовлял вооруженное восстание и совершение террористических актов против руководителей партии и правительства.

4. Занимался подрывной, вредительской работой в советском и партийном аппарате.

5. В авантюристско-карьеристских целях создал дело о мнимом своем «ртутном» отравлении, организовал убийство целого ряда неугодных ему лиц, могущих разоблачить его предательскую работу, и имел половые отношения с мужчинами (мужеложство).

Pavliukov 529:

«31 января состоялся последний допрос, и уже на следующий день заместитель начальника Следственной части НКВД СССР А.А. Эсаулов составил протокол об окончании следствия. Ежову были предъявлены для ознакомления 12 томов его уголовного дела, просмотрев которые он заявил, что подтверждает все показания, данные им на предварительном следствии, и никаких добавлений к ним не имеет.»

Interesting:

* not explicitly charged with massive illegal repressions and murders.

* Ezhov confirmed all confessions. > of little use to deny it all at trial, though he knew the rules.

Poliansky 291-292 contradicts this completely to Esaulov; says that Ezhov denied all espionage and conspiracy confessions – essentially, everything.

* B&S say nothing about Ezhov’s retracting his confession.

____________________________

Ezhov’s trial. Transcript obviously exists, but is still secret.

Ezhov retracted all his confessions at trial. The following is from Pavliukov, 531-532:

Тогда был оглашен протокол об окончании следствия, в котором Ежов собственноручной подписью подтверждал достоверность своих показаний. Ежов заявил, что на тот момент он от этих показаний не отказывался, а сейчас отказывается. Ни с какими разведками он связи не имел, никакого теракта на Красной площади 7 ноября 1938 г. не готовил и никакой заговорщицкой деятельностью никогда не занимался.

Пришлось суду, отступив от своего первоначального намерения обойтись без свидетелей, вызвать в зал заседания одного из них — бывшего заместителя Ежова М. П. Фри-новского. В тот день он тоже должен был предстать перед судом и находился, вероятно, где-то поблизости*.

Фриновский заявил, что вскоре после назначения на должность наркома внутренних дел Ежов втянул его в созданную им в НКВД заговорщицкую Организацию. Сначала они сколько могли укрывали от разоблачения участников «правотроцкистского блока», а в конце 1937 г. приступили к созданию внутри НКВД террористической группы.

* Два других главных свидетеля — начальник Отдела охраны ГУГБ НКВД И. Я. Дагин и заместитель Ежова по Наркомату водного транспорта Е. Г. Евдокимов были к этому времени уже расстреляны.

532

Кроме того, Фриновский упомянул о фальсификации, в соответствии с указаниями Ежова, так называемого ртутного отравления, об убийстве по приказу Ежова начальника Иностранного отдела ГУГБ НКВД А. А. Слуцкого и об отравлении Ежовым своей жены.

В ответ на вопросы председательствующего В. В. Ульриха Ежов назвал все сказанное Фриновским злостной клеветой. Жену свою он не отравлял и люминал ей не посылал, а в отношении Слуцкого имел от «директивных органов» указание не арестовывать его, а устранить другим путем, «так как иначе бы вся наша зарубежная разведка разбежалась». Устранение Слуцкого диктовалось, по словам Ежова, тем, что на него имелись очень веские показания бывшего заместителя наркома внутренних дел Я. С. Агранова.

В антисоветском заговоре вместе с Фриновским, продолжал Ежов, он не состоял. Евдокимов, Дагин и другие лица, которых он назвал в своих показаниях как участников заговора, на самом деле таковыми не являлись, во всяком случае ему об этом ничего не известно.

Вслед за тем Ежов опроверг и остальные «факты» своей преступной деятельности, которые, по его словам, он вынужден был под угрозой избиений придумывать в ходе допросов.

На этом председательствующий объявил судебное заседание законченным и предоставил подсудимому последнее слово.

_____________________________

Ezhov Last Words at trial 02.03.40.doc – here

____________________________

Ezhov rehabilitation decision 1998.doc

Important:

* agreed that Ezhov poisoned wife;

* calls his activities “treasonous”;

* Ezhov did try to get Japan to invade USSR;

Из Определения № 7 н - 071/98 Военной коллегии Верховного суда РФ:

"Ежов... организовал ряд убийств неугодных ему лиц, в том числе своей жены Ежовой Е.С., которая могла разоблачить его предательскую деятельность.

Ежов... провоцировал обострение отношений СССР с дружественными странами и пытался ускорить военные столкновения СССР с Японией.

В результате операций, проведенных сотрудниками НКВД в соответствии с приказами Ежова, только в 1937 - 1938 гг. было подвергнуто репрессиям свыше 1,5 млн. граждан, из них около половины расстреляно".

- http://ru.wikipedia.org/wiki/Ежов,_Николай_Иванович#cite_note-ukolov-4

Citing the following article:

- http://www.mishadiana.euro.ru/mypolitics3.html - interview with

«Генерал-лейтенант юстиции Анатолий Уколов - один из немногих служителей Фемиды, которые посвящены в тайны самых громких уголовных дел, в частности, связанных с "подвигами" бывшего наркома внутренних дел СССР Николая Ежова, бывшего министра госбезопасности СССР Виктора Абакумова, правой руки Сталина - Лаврентия Берии и его приспешников. Все многотомные "реабилитационные" дела (в деле Ежова, к примеру. 15 томов. Берии - 40) Анатолий Тимофеевич знает чуть ли не наизусть. Он председательствовал на военной коллегии Верховного суда РФ. которая рассматривала дела Ежова и Абакумова. Именно он будет рассматривать дело Берии.»